Ключ от всех дверей - Страница 46

Снаружи почесали в затылке, вздохнули и, кажется, уперлись лбом в дверцу.

— Госпожа, вы не можете всю жизнь провести в шкафу.

— Разумеется, могу. Кто меня вытащит? Ты, что ли? Не смеши.

— Госпожа, — проникновенно прошептали в щелку. — Вы уже два дня безвылазно сидите в этом…

— Почему безвылазно? — последовало резонное возражение. — Я выходила четыре раза. Трижды в туалет, еще за лампой.

За дверцей с чувством выругались сквозь зубы и отступили. А через пол-оборота в темное нутро шкафа проник волшебный запах запеченного в специях мяса, хлеба и… м-м-м… кажется, свежего клубничного сока.

Я шумно сглотнула и временно отложила истерзанный чулок в сторону.

— Мило… — робко царапнули мои ногти дверь. — А мясо ты сделал с перцем?

— Разумеется, — прозвучал невозмутимый ответ. — С перцем и мягким сыром, смешанным с зеленью.

— А хлеб?…

— Наисвежайший. Только что из печи, горячий еще. А как корочка хрустит, послушайте!

В животе жалобно забурчало.

— А…

— А в клубничный сок я добавил две ложки сахара и украсил его сливками и мятой.

В душе моей скорбь боролась со зверским аппетитом.

— Мило… Отсюда я не выйду, не надейся… а можно передать тарелку в шкаф?

Снаружи вздохнули, а потом дверца медленно открылась, впуская свет и новую волну заманчивых запахов.

— По-хорошему, госпожа, мне надо было бы сказать, что нельзя, — вздохнул Мило, расставляя блюда. — Да жаль вашего здоровья. Так и пищеварение себе испортить недолго.

Я лишь рассмеялась в ответ — впервые за два дня.

— Ты, мой дорогой, ведешь себя, будто лекарь из больницы для бедных. Полно, ничего мне не сделается. Вот если бы я с дюжину дней здесь провела без пищи и воды, тогда уже и стоило бы проявить беспокойство. Впрочем, даже в худшем случае мне грозил бы лишь долгий сон без сновидений…

Мило покачал головою, улыбаясь чуть растерянно.

— Сколько живу с вами, госпожа, никак не могу взять в толк, как могут соединяться в вас самолюбие — и безразличие к себе, жестокость — и чувствительность, мудрость — и воистину детская наивность. Порою мне кажется, что вы упали в наш мир с одной из высоких звезд, где все устроено по-другому.

Сердце сжалось. Ах, мальчик мой, не так уж ты и неправ. Почти угадал… Выстрелил наугад, и сам того не зная, попал в яблочко. И, пожалуй, это знак. Слишком долго я пряталась от мира, слишком долго оставалась здесь чужой… Возможно мне нужно лишь довериться кому-то? Довериться… Мило?

— Послушай… — медленно произнесла я, глядя в сторону. — А хочешь ли ты узнать, как я попала во дворец? И… как я стала такой?

Ученик с готовностью подался вперед, чуть не уронив курточку с вешалки прямо в тарелку с кушаньем.

— Да! Конечно, хочу! Вы… вы правда расскажете? — голос его звучал недоверчиво. Думается мне, мальчик ждет рассказа о чудесах… боюсь, моя повесть его разочарует.

— Это будет глупая, несмешная история, Мило. История о девочке-неудачнице. Знаешь, ей…

— Вам, — твердо поправил меня Авантюрин. — Ведь это история о вас, госпожа. Не так ли?

Я усмехнулась. Снова прячусь за словами… Нет, пора выходить на свет.

— Знаешь, мне редко не везло, но если уж удача отворачивалась, то это почти наверняка сулило катастрофу. Так было всегда, с самого моего рождения. Память о тех временах словно подернута дымкой, но кое-что видится удивительно ясно. Приют — такой большой дом для детей, чьи родители слишком рано ушли искать высоких путей. Драки за кусок хлеба. Мошенничество и воровство… Попавшихся на преступлении ребятишек до двенадцати лет не трогали, но для старших наказания были предельно жестокими. Поставят клеймо или высекут — если повезет. Если же нет… Провинившихся отправляли в тюрьму, вместе с взрослыми. А там — болезни, голод и верховенство грубой силы. Лишь один из трех мужчин, попавших в темницы, выходил на волю — изломанным и слабым.

Дети и женщины не выходили вовсе.

Я… я всегда была очень маленькой и хилой здоровьем, но ума и хитрости мне было не занимать. Ловкие руки и нахальство обеспечивали если не разнообразное, то хотя бы сытное питание, а невысокий рост и хрупкое телосложение, так вредившие в драках, помогали смягчать сердца воспитателей и вызвать жалость, если уж меня все-таки ловили. Я охотно делилась добычей с другими детьми, много улыбалась и шутила, и потому вокруг всегда вертелось множество друзей — таких же голодных, чумазых и изворотливых ребятишек. И если случалось твоей госпоже в юности оставаться без ужина, то ночью кто-нибудь обязательно подкладывал ей в ладошку кусочек хлеба или яблоко. Знаешь, Мило, несмотря на голод, побои и постоянный страх за свою шкуру, тогда я была счастлива…

Все закончилось в одну ночь. Какие-то высокие, громко и зло кричащие люди разбудили меня пинком в бок, цапнули за шкирку и потащили в подвал. Кто-то донес, что это я стащила у воспитателя золотые часы и продала их на городском рынке. Меня и прежде ловили на кражах, поэтому тогда и разбираться не стали, правда это или злой навет. Мое наказание хотели сделать показательным, поучительным для остальных — тут уж, хоть волком вой, хоть щенком скули, все равно не поможет.

Ночь я должна была провести в подвале, а на рассвете — отправиться в тюрьму. Для меня, слабой, худой, хрупкой девчушки это означало всего лишь отсроченную смертную казнь. Конец жизни, конец пути… И в тот момент, когда я осознала это, мне стало так страшно, как никогда до тех пор.

Скоро наступит осень — но не для меня. Созреют в приютском саду мелкие, но сладкие груши — но я их не попробую. Не пробегусь по улицам, не залезу на старое дерево, не поколочу вредного мальчишку, который оттаскал меня на днях за волосы, не признаюсь другому, столь же вредному, но такому родному, что люблю его… Миллион несказанных слов, тысяча пропущенных рассветов, сотня невстреченных друзей, десяток непрощеных врагов…